– Да это же Светка! – заорал Саня. – Светка, курва, из-за нее я здесь оказался!

– Светка, Людка, Анька, – вздохнула Зара, – их было много поначалу. А теперь никто не зовет журналистов. Зара-то умирает! Да и вообще, знаешь, сколько приезжает прессы на каждую неординарную операцию? Тучи несметные! Все трубят: впервые за десять лет! Передовые технологии! Пациент теперь вернется к привычной жизни! А пациент берет и уходит в мир иной спустя два месяца. Потому что операция блестящая, а выходить не могут, не умеют!

– А как же этот утырок, которого ты целуешь в губы?

– Илюша? – нежно переспросила Зара. – Гринвич за него станет биться до последнего. Он хочет вырезать гнойник с его клапана и восстановить собственные створки, а это очень сложно. Гораздо легче поставить готовый клапанный протез. Но с протезом живут недолго. А Гринвичу нужно, чтобы брат жил вечно. Он его очень любит. Он не даст ему умереть. Да и я не дам.

– А ты при чем?

– А я молю Аллаха, чтобы он жил. Аллах ко мне близко, очень близко! Ну ладно, пошли, посмотрим, как тебя там потрошат.

Саня лежал холодный, со вскрытой грудиной, как курица на разделочной доске. Под ним простирался огромный водяной матрас, соединенный трубками с гипотермом – охлаждающей бочкой. Она была частью аппарата искусственного кровообращения.

– Температура тела 28 градусов, пульс 30 ударов в минуту, давление падает, – констатировал перфузиолог.

Санино сердце сокращалось неспешными уреженными толчками.

– У нас десять минут, ребята, чтобы не оставить его без мозга, – отчеканил Гринвич.

На стенке миокарда Родион сделал разрез в восемь сантиметров, ассистенты зафиксировали ретракторы, похожие на щипцы для колки орехов, и уставились внутрь. Между правым предсердием и желудочком, закрывая трехстворчатый клапан, вывалился надутый гнойный мешок, покрытый прозрачной пленкой.

– Невозможно иссечь, не разорвав, – сказал крупный хирург в шапочке с веселенькими собачками.

– Делаю надрез на два сантиметра больше, Паша, – кивнул ему Гринвич.

– Повреждение будет критичным, опасно, – ответил хирург.

Саня, тот, что сидел на датчике вместе с Зарой, крупно дрожал.

– Что все это значит? – спросил он у невидимой соседки.

– Не могут они вытянуть это говно через маленький разрез, гной выльется, – пояснила Зара.

– Так пусть делают дырку больше! – ерзал Саня.

– Они и делают, не кипишись, смотри внимательнее.

В четыре руки Паша в веселой шапочке и Гринвич, вооруженные мощными бинокулярами, ковыряли Санино сердце. Родион отсек вегетацию, захватив справа и слева от мешка пораженную створку. Ассистент одновременно промывал рану антибиотиком.

– Удаляю две трети клапана, – прокомментировал Гринвич. – Паша, давай выкраивай ксеноперикардиальную пластину, будем имплантировать.

– О чем это он? – спросил Саня на потолке.

– Будут класть заплатку на твой клапан, он порвался, – перевела Зара.

– Время? – гаркнул Гринвич.

– Четырнадцать минут пятьдесят секунд, – отозвалась сестра.

– Шей, Паша, – отошел от стола Родион и пробубнил, обращаясь к мерзлому Сане: – Держись, бомжара, не бросай меня. Я сниму тебе квартиру в ЦАО.

Пашка-паук закончил работу и развел руки в кровавых перчатках.

– Разрез, Родик, у тебя был поганенький, видно, что волновался. Но клапан я пластически восстановил, шов на миокард наложил, – подытожил весельчак.

– Стоп ИК! – скомандовал Гринвич.

Перфузиолог остановил искусственное кровообращение. Все вновь уставились на сердце осветителя. Оно мелко задрожало, как дикая птица, попавшая в силки охотника. На мониторе зарябили хаотичные волны.

– Черт! – выдохнул Родион. – Фатальные нарушения ритма.

– Зрачки расширены, реакции на свет нет. Отек мозга, – подхватил анестизиолог. – Умер ваш бомж.

Потолочный Саня спустился на свое холодное, блеклое тело с разверстой грудью и присел у изголовья. Зара притулилась рядом.

– Везет тебе, – сказала она. – Раз, и умер. А мне еще неизвестно, сколько прозябать в этой больнице.

– Просто выдерни из розетки свой насос, – посоветовал Саня, как вдруг понял, что находится совсем не в операционной, а где-то в огромной трубе, набитой незнакомыми душами.

– Ну что? – Родион сидел на постели у Илюши и, как мама, убирал его льняные волосы со лба. – Готов?

– А ты готов? – слабо спросил Илья.

– Три дня назад оперировали мужика с такой же патологией. Сделали соответствующие выводы, учли ошибки. Сегодня все будет хорошо, клянусь.

– Родь, а смерть похожа на восточную девушку с огромными глазами? – Илья попытался приподняться на локте.

– Понятия не имею. А что?

– Ну разве ты не видел ее в лицо? У тебя под скальпелем умирают люди.

– Смерть, Илья, это остановка сердца, дыхания, полное прекращение циркуляции крови. Она не имеет облика, сколько бы человечество ни рассуждало на эту тему.

– А мою смерть зовут Зара. И она целует меня ледяными губами каждую ночь.

– Чо за хрень. Зара лежит в соседней палате. И она еще жива. Ну, условно жива. Просто ты услышал из коридора разговоры о ней, и тебе приснилось черт-те что. С твоей чувствительностью это неудивительно.

– А что с мужиком, которого ты оперировал?

– Он умер.

– Бедняга…

– Ты знаешь, как выяснилось, не бедняга. У него какая-то квартирка осталась. Так сразу нашлись коллеги по работе, прибежали в клинику за справкой, начали утверждать, что он древних кровей, что они похоронят его в центре города… И вообще у них блат в кладбищенском бизнесе… Предлагали мне сделку в обмен на бумагу, что на момент поступления в больницу родственников у него не было.

– Ты согласился? Хочу быть похороненным внутри Садового кольца.

– Договорились, когда ты очнешься после операции, я первым делом дам тебе их телефоны. А сейчас за тобой придут медбратья и повезут ко мне в оперблок.

Илюша прикрыл глаза и вновь увидел женское лицо нереальной красоты. Огромные ресницы, крупный с горбинкой нос, холодная кожа с пульсирующим червяком височной вены. Оно наклонилось и припало к его губам.

– Зара? – спросил Илюша.

– Наконец ты запомнил, как меня зовут, – улыбнулась она.

– Чего ты от меня хочешь?

– Того же, что и все женщины на земле.

– Обещаю, если я выживу, мы займемся с тобой африканским сексом.

– Не займемся…

– Мне конец?

– Нет, – она очертила тонким пальцем контуры его шеи и плеча, – это мне – конец.

Глава 24. Фаина

– Блестящая была операция на сердце Шалушика! – причмокнула Эпоха. – Уложились в девять минут пятьдесят секунд, помнишь?

– Помню ли я? Шутишь? Да это была операция всей моей жизни!

Я выключил из зоны видимого всех обитателей внеземной толпы и остался с Эпохой наедине. Сквозь мой игнор в плоскость общения со старухой пробивался надоедливый Саня.

– Совсем охренели, хирурги. Мало того что использовали меня как подопытного кролика, так хоть бы зашили, так и лежал в гробу с разрезанной грудью, прикрытый тряпкой, – пробубнил он.

– Паша прихватил тебя крест-накрест, не ври, – отрезал я. – Какой смысл возиться с трупами, живых нужно было шить.

– Эх, Саня! – задиристая Эпоха подливала масла в огонь. – Главное, Илюшу спасли!

– Ненавижу вашего Илюшу, – зудел осветитель, – что вы так трясетесь над ним? Уже сами все подохли, а он вон, живехонький. Зара, красавица, убивалась… Кстати, что с ней? – обратился он к Эпохе.

– Зара? Которая не дождалась донорского сердца? – Я оторопел. – Как она связана с моим братом?

– Зарка? – переспросила Эпоха. – Так она захоронена в своем селе, под Грозным. Отец увез ее из больницы личным самолетом. Помнишь, Старшуля, нахаркал еще тебе в лицо, когда она умерла.

– Лучше бы не помнить…

Я мысленно вернулся в день Зариной смерти. Багровый отец, мешая русские слова с чеченскими, вцепился в мой халат и плюнул в рожу. Слюна попала на подбородок – он был ниже меня ростом – и противно шмякнулась на грудь. «Я не Господь Бог, – пытался оправдаться я. – Сердца не нашлось. Ваша дочь была обречена». Он кричал, что озолотил меня, я говорил, что верну ему деньги. Он орал: «Верни дочь, урод!» Я что-то лепетал в ответ. Помню, когда только ее привезли, отец серьезно спросил: